Неточные совпадения
— Я очень рада, что уговорила его завтра собороваться, — говорила она, сидя в кофточке пред своим складным зеркалом и расчесывая частым гребнем мягкие душистые волосы. — Я никогда
не видала этого, но
знаю, мама мне говорила, что тут
молитвы об исцелении.
Сняв венцы с голов их, священник прочел последнюю
молитву и поздравил молодых. Левин взглянул на Кити, и никогда он
не видал ее до сих пор такою. Она была прелестна тем новым сиянием счастия, которое было на ее лице. Левину хотелось сказать ей что-нибудь, но он
не знал, кончилось ли. Священник вывел его из затруднения. Он улыбнулся своим добрым ртом и тихо сказал: «поцелуйте жену, и вы поцелуйте мужа» и взял у них из рук свечи.
И хотя он тотчас же подумал о том, как бессмысленна его просьба о том, чтоб они
не были убиты дубом, который уже упал теперь, он повторил ее,
зная, что лучше этой бессмысленной
молитвы он ничего
не может сделать.
Свидригайлов
знал эту девочку; ни образа, ни зажженных свечей
не было у этого гроба и
не слышно было
молитв.
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой в этот собор и лепетала
молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики —
знаете, когда судорога от слез в груди, — а песня сатаны все
не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее
молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
— Самоубийство есть самый великий грех человеческий, — ответил он, вздохнув, — но судья тут — един лишь Господь, ибо ему лишь известно все, всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо молиться о таковом грешнике. Каждый раз, как услышишь о таковом грехе, то, отходя ко сну, помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни о нем к Богу; даже хотя бы ты и
не знал его вовсе, — тем доходнее твоя
молитва будет о нем.
Еще раз перекрестила, еще раз прошептала какую-то
молитву и вдруг — и вдруг поклонилась и мне точно так же, как наверху Тушарам, — глубоким, медленным, длинным поклоном — никогда
не забуду я этого! Так я и вздрогнул и сам
не знал отчего. Что она хотела сказать этим поклоном: «вину ли свою передо мной признала?» — как придумалось мне раз уже очень долго спустя —
не знаю. Но тогда мне тотчас же еще пуще стало стыдно, что «сверху они оттудова смотрят, а Ламберт так, пожалуй, и бить начнет».
— Ты там нужнее. Там миру нет. Прислужишь и пригодишься. Подымутся беси,
молитву читай. И
знай, сынок (старец любил его так называть), что и впредь тебе
не здесь место. Запомни сие, юноша. Как только сподобит Бог преставиться мне — и уходи из монастыря. Совсем иди.
Каждый раз в
молитве твоей, если искренна, мелькнет новое чувство, а в нем и новая мысль, которую ты прежде
не знал и которая вновь ободрит тебя; и поймешь, что
молитва есть воспитание.
И вот, может быть, с другого конца земли вознесется ко Господу за упокой его и твоя
молитва, хотя бы ты и
не знал его вовсе, а он тебя.
Она
не отвернулась от них, она их уступила с болью,
зная, что она станет от этого беднее, беззащитнее, что кроткий свет мерцающих лампад заменится серым рассветом, что она дружится с суровыми, равнодушными силами, глухими к лепету
молитвы, глухими к загробным упованиям.
Я
знал очень много
молитв, отчетливо произносил их в урочные часы, молился и стоя, и на коленях, но
не чувствовал себя ни умиленным, ни умиротворенным.
«Ну что же, поцарствовал, надо и честь
знать, — уныло резонировал Вахрушка, чувствуя, как у него даже „чистота“
не выходит и орудия наведения этой чистоты сами собой из рук валятся. — Спасибо голубчику Галактиону Михеичу, превознес он меня за родительские
молитвы, а вперед уж, что господь пошлет».
Я
знаю на память все
молитвы утренние и все на сон грядущий, —
знаю и напряженно слежу:
не ошибется ли дед,
не пропустит ли хоть слово?
— Услышал господь
молитву мою, — вещал он. — Достигли слезы несчастного до утешителя всех. Теперь буду хотя
знать, что жребий мой зависеть может от доброго или худого моего поведения. Доселе зависел он от своенравия женского. Одна мысль утешает, что без суда батожьем наказан
не буду!
Артисты старались себя превзойти,
Не знаю я песни прелестней
Той песни-молитвы о добром пути,
Той богословляющей песни…
Сидели мы с Пушкиным однажды вечером в библиотеке у открытого окна. Народ выходил из церкви от всенощной; в толпе я заметил старушку, которая о чем-то горячо с жестами рассуждала с молодой девушкой, очень хорошенькой. Среди болтовни я говорю Пушкину, что любопытно бы
знать, о чем так горячатся они, о чем так спорят, идя от
молитвы? Он почти
не обратил внимания на мои слова, всмотрелся, однако, в указанную мною чету и на другой день встретил меня стихами...
— А
не знаю, право, как вам на это что доложить?
Не следует, говорят, будто бы за них бога просить, потому что они самоуправцы, а впрочем, может быть, иные, сего
не понимая, и о них молятся. На Троицу,
не то на Духов день, однако, кажется, даже всем позволено за них молиться. Тогда и
молитвы такие особенные читаются. Чудесные
молитвы, чувствительные; кажется, всегда бы их слушал.
— Ведь они же никаких
молитв христианских, чай,
не знали, или вы их выучили?
«Вот сейчас я вам покажу в нежных звуках жизнь, которая покорно и радостно обрекла себя на мучения, страдания и смерть. Ни жалобы, ни упрека, ни боли самолюбия я
не знал. Я перед тобою — одна
молитва: «Да святится имя Твое».
— А как же: маленький, розовенький, с крошечными такими ноготочками, и только вся моя тоска в том, что
не помню я, мальчик аль девочка. То мальчик вспомнится, то девочка. И как родила я тогда его, прямо в батист да в кружево завернула, розовыми его ленточками обвязала, цветочками обсыпала, снарядила,
молитву над ним сотворила, некрещеного понесла, и несу это я его через лес, и боюсь я лесу, и страшно мне, и всего больше я плачу о том, что родила я его, а мужа
не знаю.
Эта милость
не совсем обрадовала Серебряного. Иоанн, может быть,
не знал еще о ссоре его с опричниками в деревне Медведевке. Может быть также (и это случалось часто), царь скрывал на время гнев свой под личиною милости, дабы внезапное наказание, среди пира и веселья, показалось виновному тем ужаснее. Как бы то ни было, Серебряный приготовился ко всему и мысленно прочитал
молитву.
— Хе-хе! — сказал мельник, — молись, молись, боярыня, я этого
не боюсь… меня
молитвой не испугаешь, ладаном
не выкуришь… я сам умею причитывать… я
не какой-нибудь такой… меня и водяной дед
знает, и лесовой дед… меня
знают русалки… и ведьмы… и кикиморы… меня все
знают… меня… меня… вот хошь, я их позову? Шикалу! Ликалу!
Иоанну
не нравилось удаление его от общих
молитв и общего веселья; но он,
зная о неудачном похищении боярыни, приписывал поведение Вяземского мучениям любви и был к нему снисходителен.
«Ну-тка, любезный, умеешь вот такой-то стих наизусть?» [… «умеешь вот такой-то стих наизусть?» — Имеется в виду
молитва «Отче наш».] — «Как
не знать, ваше благородие, мы крещеные, сыздетства учились».
— Ну, так ради сиротских слез твоих; но смотри же, в последний раз… ведите его, — прибавляет он таким мягкосердым голосом, что арестант уж и
не знает, какими
молитвами бога молить за такого милостивца.
Он
знал, что
молитва дозволена, прерывать ее нельзя было, и, крича перед майором,
не рисковал, разумеется, ничем.
В церкви я
не молился, — было неловко пред богом бабушки повторять сердитые дедовы
молитвы и плачевные псалмы; я был уверен, что бабушкину богу это
не может нравиться, так же как
не нравилось мне, да к тому же они напечатаны в книгах, — значит, бог
знает их на память, как и все грамотные люди.
Просто были все мы поражены сею находкой и
не знали, как объяснить себе ее происхождение; но Аксинья первая усмотрела на пуговице у воротника рясы вздетою карточку, на коей круглыми, так сказать египетского штиля, буквами было написано: „Помяни, друг отец Савелий, рабу Марфу в своих
молитвах“.
— Лишь бы — с верой, а бог всё примет: был отшельник, ушёл с малых лет в леса,
молитв никаких
не знал и так говорил богу: «Ты — один, я — один, помилуй меня, господин!»
— Ничего
не знаешь. Ты слушай меня. Когда так палка лежит, ты через нее
не шагай, а или обойди, или скинь так-то с дороги, да
молитву прочти: «Отцу и Сыну и Святому Духу», и иди с Богом. Ничего
не сделает. Так-то старики еще меня учили.
— Вава, — говорила она, — если бог мне поможет выдать тебя за Бельтова, все мои
молитвы услышаны, я тогда тебе цены
не буду
знать; утешь же ты мать свою; ты
не бесчувственная какая-нибудь,
не каменная; неужели этого
не можешь сделать?
— Думал я про Шабалина… — заговорил Маркушка после тяжелой паузы. — Он бы икону снял со стены… да я-то ему, кровопивцу,
не поверю… тоже вот и другим… А тебя я давно
знаю, Гордей Евстратыч… особливо твою мамыньку, Татьяну Власьевну… ее-то
молитва доходнее к Богу… да. Так ты
не хочешь Исусовой
молитвой себя обязать?
И во время
молитвы она
не была вполне откровенной, так как
не знала наверное, чего, собственно, ей нужно просить у бога.
Зная множество
молитв, она
не рассказывала Фоме ни одной сказки.
— А так! У них пению время, а
молитве час. Они
не требуют, чтоб люди уродами поделались за то, что их матери
не в тот, а в другой год родили. У них божие идет богови, а кесарево кесареви. Они и живут, и думают, и любят, и
не надоедают своим женщинам одною докучною фразою. Мне, вы
знаете, смерть надоели эти наши ораторы! Все чувства боятся! Сердчишек
не дал бог, а они еще мечами картонными отмахиваются. Любовь и привязанность будто чему-нибудь хорошему могут мешать? Будто любовь чему-нибудь мешает.
— Целую тысячу, — повторил Елпидифор Мартыныч, неизвестно каким образом сосчитавший, сколько ему князь давал. — Но я тут, понимаете, себя
не помнил — к-ха!.. Весь исполнен был
молитвы и благодарности к богу — к-ха… Мне даже,
знаете, обидно это показалось: думаю, я спас жизнь — к-ха! — двум существам, а мне за это деньгами платят!.. Какие сокровища могут вознаградить за то?.. «
Не надо, говорю, мне ничего!»
Если бы они с детства
знали такую нужду, как дьякон, если бы они воспитывались в среде невежественных, черствых сердцем, алчных до наживы, попрекающих куском хлеба, грубых и неотесанных в обращении, плюющих на пол и отрыгивающих за обедом и во время
молитвы, если бы они с детства
не были избалованы хорошей обстановкой жизни и избранным кругом людей, то как бы они ухватились друг за друга, как бы охотно прощали взаимно недостатки и ценили бы то, что есть в каждом из них.
Они упали друг другу в объятия; они плакали от радости и от горя; и волчица прыгает и воет и мотает пушистым хвостом, когда найдет потерянного волченка; а Борис Петрович был человек, как вам это известно, то есть животное, которое ничем
не хуже волка; по крайней мере так утверждают натуралисты и филозофы… а эти господа
знают природу человека столь же твердо, как мы, грешные, наши утренние и вечерние
молитвы; — сравнение чрезвычайно справедливое!..
Не знаю, отчего у нас старые люди очень многие
знают эту
молитву и особенно любят ею молиться, претерпевая страдания, из которых соткана их многопечальная жизнь. Этой
молитвой Петровна молилась за Настю почти целую ночь, пока у Прокудина кончился свадебный пир и Алена втащила в избу своего пьяного мужа, ругавшего на чем свет стоит Настю.
К груди хранительной прижалась,
Молитвой ужас заглуша,
Тамары грешная душа.
Судьба грядущего решалась,
Пред нею снова он стоял,
Но, боже! — кто б его
узнал?
Каким смотрел он злобным взглядом,
Как полон был смертельным ядом
Вражды,
не знающей конца, —
И веяло могильным хладом
От неподвижного лица.
Заговорив о долголетии крестьянина моей памяти, останавливаюсь на семействе дебелой и красивой кормилицы сестры Анюты, приходившей в свободное от уроков время ко мне с ребенком в классную. Это бесспорно была весьма добродушная женщина; тем
не менее ее выхоленная и массивная самоуверенность вызывали с моей стороны всякого рода выходки. Так, например,
зная лично ее мужа, Якова, я, обучая ее
молитве Господней, натвердил вместо: «яко на небеси» — «Яков на небеси».
Только тут, уж я
не знаю чьими
молитвами, фортуна улыбнулась.
—
Не шути этим, Nicolas! Люди вообще коварны, а нигилисты — это даже
не люди… это… это злые духи, — et tu sais d'apres la Bible ce que peut un esprit malfaisant а ты
знаешь по Библии, что может злой дух… A потому, если они будут тебя искушать, вспомни обо мне… вспомни, мой друг!.. и помолись! La priere — c'est tout
молитва — это все… Она даст тебе крылья и мигом прогонит весь этот cauchemar de moujik мужицкий кошмар… Дай мне слово, что ты исполнишь это!
Обращался я к богу словами псалмов Давидовых, а также всеми другими
молитвами, какие
знал, и было приятно мне твердить про себя складные, певучие слова, но как только вспомню Титова, скажу: «Помилуй, господи, велиею милостию твоею раба твоего Георгия…» — и вдруг остынет сердце, и как бы иссякнет ручей молитвословия моего, замутится ясность радости, словно стыдно мне перед богом, —
не могу больше!
— Ты же, святителю Кирилле, предстань господу за грешника, да уврачует господь язвы и вереды мои, яко же и я врачую язвы людей! Господи всевидящий, оцени труды мои и помилуй меня! Жизнь моя — в руце твоей;
знаю — неистов быша аз во страстех, но уже довольно наказан тобою;
не отринь, яко пса, и да
не отженут мя люди твои, молю тя, и да исправится
молитва моя, яко кадило пред тобою!
Дутлов
знал, что ежели он прочтет
молитву, он отпустит его, и
знал, какую надо прочесть
молитву, но
молитва эта
не выговаривалась.
И этому всё я виною! Страшно
Ума лишиться. Легче умереть.
На мертвеца глядим мы с уваженьем,
Творим о нем
молитвы. Смерть равняет
С ним каждого. Но человек, лишенный
Ума, становится
не человеком.
Напрасно речь ему дана,
не правит
Словами он, в нем брата своего
Зверь
узнает, он людям в посмеянье,
Над ним всяк волен, бог его
не судит.
Старик несчастный! вид его во мне
Раскаянья все муки растравил!
— Егорки —
не бойся! Ты какой-нибудь заговор против страха ночного
знаешь? Егорка ночному страху предан, он смерти боится. У него на душе грех велик лежит… Я иду раз ночью мимо конюшни, а он стоит на коленках — воет: «Пресвятая матушка владычица Варвара, спаси нечаянные смерти», [«Пресвятая матушка владычица Варвара, спаси нечаянныя смерти» —
молитва, обращенная к Варваре Великомученице; считалось, что она спасает от пожаров, кораблекрушений и от всякой неожиданной опасности.] — понимаешь?
Марья сказала, что она никогда
не бывала
не только в Москве, но даже в своем уездном городе; она была неграмотна,
не знала никаких
молитв,
не знала даже «Отче наш».